Краткий обзор «Очерка развития социал-демократии в России»

Владимир Махновец был одним из умеренных деятелей РСДРП и написанный им «Очерк развития социал-демократии в России» может помочь нам понять, что нужно делать в условиях, когда нам нужно популяризовать социал-демократическую идеологию практически с нуля. Конечно, значимая часть написанного им применима только к тем условиям. Но по большей части этот опыт необходим нам и сегодня. Так, из его работы мы узнаём, что важным прологом к Революции 1905 года были студенческие и рабочие бунты в марте 1901 года. Он описывает предшествующие им события следующим образом:

«Мартовские события» возникли не неожиданно. Им предшествовал в течение зимы ряд общественных явлений, которые были вызваны совершенно случайными и пустяшными инцидентами. Редактор одной газеты, распространявшей целую четверть века реакционные идеи, праздновал свой юбилей; публицист, изменивший своему либеральному прошлому, ставил в своём театре пьесу, разжигавшую национальную вражду; два студента «белоподкладочника» совершили бесчестный поступок во время своего ночного кутежа и за это были исключены из университета.

<…>

Всё это происходило и раньше, но только теперь вызвало отклик. В Харькове напротив дома Юзефовича была организована враждебная ему демонстрация, и ему вместе с именитыми гостями пришлось прекратить торжество. В Петербурге, в театре Суворина, публика не дала закончить антисемитскую пьесу «Контрабандисты» и оказала сопротивление полиции, пытавшейся вывести самых шумных протестующих. В Киеве студенты собрали собрание, чтобы выяснить причину исключения своих товарищей. Выяснив её, они сочли её вполне обоснованной, но при этом в принятой резолюции выразили резко враждебное отношение к тому политическому режиму, который лишает студенческую среду возможности морально воздействовать на своих членов и, напротив, сам порождает негативный тип личности среди студентов.

<…>

За выступления на этом собрании правительство наказало нескольких студентов. Товарищи организовали в их поддержку демонстрацию, провожая их на вокзале. За это 183 студента были отправлены в солдаты… Правительство надеялось, а революционеры опасались, что это наказание подавит дух протеста, но оно, напротив, разожгло его. Началось общероссийское студенческое движение.

Из этой информации мы делаем следующие выводы. Во-первых, социал-демократам необходимо работать со студенческой средой. Это ни для кого не новость, это только очередное подтверждение уже хорошо известных истин. Во-вторых, многие российские демократы и сегодня уверены, что для массовых волнений нужен какой-то серьёзный повод. Но даже и после не слишком шокирующего повода случаются выступления. То есть, гораздо важнее не повод, а состояние общества. Если общество готово бунтовать – поводом может стать рядовое событие.

Но один бывший студент явился в Петербург и убил министра народного просвещения. Можно было рассчитывать, что выстрел Карповича вызовет и другие, но что на массовое движение он должен повлиять отрицательно, что общество испугается тех резких форм, которые приняла борьба. Но и эти соображения оказались ошибочными. Решительно все отнеслись к поступку Карповича сочувственно, а молодёжь даже восторженно, и массовое движение не утихло, а, наоборот, достигло высшей точки в «Мартовские дни».

Здесь речь идёт о члене РСДРП и ПСР Петре Карповиче, который убил министра просвещения Николая Боголепова. В истории России нередки были случаи, когда за терроризмом революционеров следовала реакция. Однако здесь мы, как видим, наблюдаем обратный случай. Это снова показывает нам, что по отношению к насильственным методам борьбы нужно применять глубокий анализ, а не выносить однозначные вердикты. Впрочем, здесь вступление Махновца заканчивается, и он переходит к самому началу социал-демократического движения в Российской империи.

В 1885 г. был основан в Вильне кружок с революционными целями. Хотя он состоял из молодых людей, но целиком принял старую народовольческую программу. Она сводилась к двум основным задачам борьбы: с одной стороны распространять в массе населения идеи социализма путём пропаганды и путём устройства артелей, с другой стороны, вести непосредственную борьбу с абсолютизмом путём террора.

Если непосредственная деятельность этого кружка не имела успеха, то тем не менее он воспитал целую группу молодых людей, впоследствии оказавших огромные услуги социал-демократии не только Зап. Кр., но и всей России. Средой для его пропаганды являлась местная интеллигенция, главным образом ученики средних учебных заведений, в особенности учительского института и орем-бохеры, ешивэ-бохерим — молодые люди, готовящиеся стать раввинами.

Устройство артелей шло неуспешно. Самым крупным предприятием в этом отношении была организация чулочниц зимою 85-86 г. Однако и эта артель просуществовала всего 3-4 месяца.

Что мы можем извлечь из этого свидетельства? Первое: на начальных этапах наши кружки и организации могут давать небольшой эффект. Однако они воспитывают кадры, что может иметь колоссальное значение для будущего. И снова здесь отмечается важность работы с учащимися. Второй же вывод: у социал-демократического движения в тот период не получилось создать свои предприятия, выстроенные по эгалитарному принципу. Вероятно, по сравнению с пропагандой это не та область, куда следует прилагать усилия.

Для «Группы Освобождения Труда» «зачатками будущей рабочей партии» являлись «рабочие кружки». «Тесно связанные между собою в одно стройное целое организации эти» «в удобный момент не замедлят перейти» «к решительному нападению на самодержавие», «не останавливаясь и перед террористическими фактами» (проект программы 1887 г.). С точки зрения «Группы Освобождения Труда» «русская социал-демократия родилась не в самой России, а среди маленькой группы эмигрантов в самый разгар реакции не только правительственной, но и общественной» (Аксельрод «К вопросу о задачах», ноябрь 1897 г.).

А из этого свидетельства мы видим, что не только кружки играли важную роль в формировании социал-демократии, но и группы их в эмиграции. Поэтому связь между эмигрантскими группами социал-демократов и их группами в России очень важна.

В это время не только нельзя было думать о руководстве рабочим классом, но надо было ещё установить связи хотя бы с отдельными из рабочих… Первым делом естественно представлялось отыскать эти точки соприкосновения, установить чисто личные связи между отдельными социал-демократами и отдельными рабочими.

У еврейских рабочих была тогда потребность изучать русский язык; революционеры стали им предлагать свои услуги, учили их грамоте, арифметике. Ради практики в чтении давали им «Беседы о природе» Зобова и между прочим рассказывали вообще по ботанике и зоологии; затем, сблизившись, читали своим ученикам романы «Два брата», «Без исхода», «Хроника села Смурина», «Один в поле не воин», «Эмма», «Что делать» и сказки Щедрина. Раздавали книги эти и на дом. Наконец, когда кружок казался достаточно подготовленным, появлялся Дикштейн, «Кто чем живёт». На второй очереди стоял «Наёмный труд и капитал» Маркса. На него считалось нужным уроков двадцать, потому что требовались бесконечные комментарии. Вместо заключительного слова давалась «Программа Работников» Лассаля в напутствие ученику, который мог уже сам стать учителем. Кроме русских книг стали появляться изредка американские издания на жаргоне.

<…>

Личное влияние в то время признавалось единственным средством распространения идей социал-демократии. Сгруппировать по несколько подающих надежды лиц в кружки и путём систематических занятий передать им свои взгляды — таков был план деятельности первых социал-демократов. Среди миллионов и миллионов населения страны, среди многих сотен тысяч пролетариев, как песчинка, терялась горсточка первых социал-демократов. Что же иное они могли сделать своим символом, как не искорку, которая светится во мраке и из которой возгорается пламя! Вот психология, которую создал период кружковщины у своих лучших деятелей.

Здесь мы имеем дело с крайне ценным наблюдением. Первые успехи на почве агитации возникли, когда российские социал-демократы взяли на себя роль преподавателей. В то время это была грамота и арифметика. Сегодня же социал-демократы могут использовать подобные варианты для распространения своих идей, но теперь следует учить не столь элементарным вещам, которые проходят в школе, а более сложным: от дизайна до ремонта сантехники. Ученическая среда является благотворной почвой для распространения в том числе и политических идей. Это не всё: информационная деятельность и создание собственных медиа важны, однако зачастую это работа с уже политизированной аудиторией, которой в России немного. Для успехов демократии в стране необходимо расширять политизированную аудиторию, то есть выходить на неполитизированных людей (поэтому говорится о важности личных связей). Вот почему преподавание – это метод, без которого, вероятно, нам не удастся политизировать достаточное количество новых людей.

Также обратите внимание, что социал-демократические агитаторы не заходили сразу с политической пропаганды, а начинали с совместного чтения художественной литературы, близкой социал-демократическому движению того времени ценностно. Это говорит о том, что агитация должна быть постепенной. Это же поможет лучше узнать человека, прежде чем открыться ему как политический агитатор, что снижает риск нарваться на сексота.

Это был подготовительный процесс в развитии социал-демократического рабочего движения в западном крае (85—92 г.г.). Рабочий класс играет в это время чисто пассивную роль: с одной стороны исключительные условия быта рабочего формируют в нём характерную психологию пролетария, с другой стороны интеллигентные идеологи пролетариата, революционеры социал-демократы выхватывают из среды отдельных лиц, подготовляя в них будущих агитаторов. Группа интеллигентов, получившая революционное крещение от народовольцев и принявшая затем соц.-дем. принципы, пытается вызвать рабочий класс к политической жизни путём пропаганды своих идей в кружках рабочих. Это средство оказалось недействительным: широкие слои рабочего класса остались недоступны пропаганде…

92-й год может считаться началом массового рабочего движения в Зап. крае. Непосредственным поводом для его проявления послужило, как и всегда в подобных случаях, очень маловажное событие.

Виленский городской голова, в пику ремесленной управе приказал расклеить по городу объявление, что по закону Екатерины II рабочий день должен продолжаться в ремесленных заведениях не дольше двенадцати часов. Ремесленники повсюду заговорили о сокращении рабочего дня до законных пределов, обсуждали вопрос, как бы воспользоваться этим забытым законом. Подавленные невероятно долгим рабочим днём и безысходною нуждой — нуждой, которой теперь нет равной даже в среде русских рабочих, которая напоминает картины русского рабочего быта лишь 60-х и 70-х годов в ярких и потрясающих описаниях Флеровского — несчастные еврейские парии вдруг точно встрепенулись, вдруг почувствовали, что у всех у них есть общий интерес, что они могут улучшить свою ужасную судьбу, солидарно поддерживая друг друга. Стихийное движение, словно ветер, налетело и всколыхнуло те слои еврейского общества, которые называются «низами», и которые казались неподвижными и неспособными двигаться, так точно, как неспособными они казались воспринять и руководиться какой-бы то ни было сознательной идеей. Люди, к которым еврейское общество не могло и не желало применять термин «порядочный человек» (a balabatischer Id), вдруг заговорили о своих правах и даже стали добиваться их ограждения: рабочие устроили несколько маленьких отрядов, обходили в 7 часов вечера город, требовали от хозяев мастерских прекратить работу, грозили протоколом. Между тем революционеры социал-демократы были вне этого движения, они не шли дальше устройства кружков пропаганды. Они не предлагали никаких конкретных средств для улучшения быта рабочих и ко всяким планам улучшения его при современном режиме относились скептически.

Если в первом фазисе движения, по отношению к великой культурной миссии, которую хотели выполнить еврейские социал-демократы пред своим народом, они могли сказать устами товарища П., что они были чужды еврейству, то в этот момент они были чужды также рабочему классу, и потому их страстное желание вести еврейский пролетариат к его великим задачам не могло не остаться тщетным.

Мы опять видим, что повод не несёт решающей роли: люди были уже внутренне готовы к действиям, и им было достаточно небольшого повода. Социал-демократы же оказались не готовы к этому и не смогли возглавить это движение. Это ошибка: к таким моментам нужно быть готовым и активно участвовать в народной борьбе, желательно лично.

У спропагандированных рабочих явилась мысль устроить кассы взаимопомощи и стачечной борьбы. Пропагандисты, настроенные против всяких ассоциаций, однако не отклонили этого плана, надеясь, что если кассы и не достигнут своей цели — взаимопомощи и борьбы — то, по крайней мере, создадут среду, из которой удобно будет вербовать новых членов в кружки пропаганды… когда в целях революционной пропаганды социализма понадобилось сгруппировать рабочих, интеллигентные рабочие и революционная интеллигенция разными путями пришли к мысли о необходимости поддержать рабочие кассы.

В 89 и 90 году кассы эти быстро растут, собрания их членов становятся всё оживлённее. Самые задачи касс начинают расширяться, они начинают принимать боевой характер. Лучше других были кассы ювелиров и заготовщиков, успевшие объединить в Вильне почти всех рабочих своего ремесла; поддерживая товарищей, пострадавших за общее дело, и грозя хозяевам стачкой, они вынуждали их на уступки.

Кассы взаимопомощи – это один из важных и действенных методов борьбы рабочего класса. Идея устроения подобных касс должна всегда быть наготове у социал-демократов.

Один мой товарищ встретил в Житомире старую тайную организацию рабочих, которым удалось добиться значительного улучшения своего быта долгой, упорной борьбой, история которой свято хранится в преданиях; когда к ним явились пропагандисты-социалисты, они были встречены очень враждебно…

И тут было сказано слово, облетевшее затем всю Россию: «мы ошибались».

«Русская Соц.-Дем. стала на ложный путь», заявили наши еврейские товарищи в брошюре «Об агитации». Она замкнулась в кружки. Она должна прислушиваться к биению пульса толпы, уловить его, стать на шаг впереди толпы и вести её…

Интеллигентский русский язык стал непригоден — массе нужен жаргон. Научные книги и толстые романы недоступны массе, ей нужна брошюрка… революционеры-социал-демократы пришли к мысли, что их цель — вовлечение широких слоёв пролетариата в классовую борьбу — может быть достигнута, если они возьмут на себя руководство повседневной, чисто экономической борьбой рабочих. Создалась сложная сеть примитивных боевых организаций в форме стачечных касс рабочих, руководимых тайной для них организацией революционеров.

Как видим, далеко не всё в агитации шло гладко: где-то рабочие встречали социал-демократов враждебно. Также, социал-демократы должны были теперь участвовать в экономической борьбе и уметь говорить с массами на понятном им языке, а не самим революционерам. Наблюдались и другие сложности. Прежде всего, наблюдалось воплощение правила «Дурак – это тот, кто не знает того, что ты сам узнал пять минут назад»:

Кружковые рабочие оказались менее демократичны, чем революционеры из интеллигенции; они чувствовали себя выше массы и их коробило появление на сходках некультурного рабочего; поэтому от движения устранились целые ремёсла, как напр., наборщики, которые прежде были впереди.

Это большая проблема. Как интегрировать в движение людей, заражённых имперской пропагандой, если их неосведомлённость будет казаться глупостью или даже преступной провокацией тем, кто уже от этой пропаганды освободился? При этом, разумеется, такие новые люди не должны определять направление организации, а должны обучаться у более просвещённых товарищей. Но как этого добиться – вопрос ещё открытый.

1-е мая 1895 года должно быть признано «поворотным пунктом» к третьей стадии еврейского рабочего движения.

Все требования, выставленные социал-демократами в этот день, были чисто экономическими; на красном знамени было написано только: «мы боремся за 10-часовой рабочий день, за повышение платы, за лучшее обращение!» Из четырёх речей только одна была «политического» характера. Но именно эта речь совершенно неожиданно была встречена восторженно. На другой же день «речь к агитаторам» того же товарища закрепила эту новую победу.

1-го мая 1896 г. уже были выставлены «политические» требования: «мы боремся за свободу стачек, собраний, слова и печати»; речи ораторов были приспособлены к этим требованиям, написанным на красном знамени.

1-го мая следующего года была предпринята в Вильне — впервые социал-демократами в России — попытка организации манифестации, чтобы самым фактом открытого собрания протестовать против отсутствия права собраний!

И это именно рабочие требовали внесения «политического» элемента в агитацию социал-демократов; это они настаивали на том, чтобы обличать пред рабочими русский политический строй, выяснять бесправие народа, формулировать интересы рабочего-гражданина. Но организация революционеров, руководившая рабочим движением с целью направить его в сторону социал-демократических идеалов, опасалась, что не будет понята массой рабочего люда, что потеряет своё влияние, если выставит теперь же свои требования «политических» прав, как требования пролетариата. Достаточно ли уже граждански воспитан рабочий класс, чтобы оценить, сознать эти свои интересы? Вожаки в этом не были уверены и медлили {«Не будем выставлять такой программы, которая могла бы испугать борющуюся массу. Не уклоняясь ни на йоту — будем однако ловкими. Мы хотим сгруппировать все силы пролетариата. Чтобы достигнуть этого, мы должны назвать нашу партию «Рабочей», а не социалистической». Вольдерс. — «Слово социализм пугает многих рабочих, поэтому слово это является препятствием». Де-Пап. — (Compte rendu du congrès de Parti ouvrier Belge de 1891 p. 42). Правы или нет были эти бельгийские социалисты, во всяком случае они это говорили не в качестве тред-юнионистов. — «Социалистическое движение в Америке ведёт своё летосчисление с появления знаменитой книги Беллами «Через 100 лет». Свою теорию автор назвал национализмом, чтобы не пугать американцев страшным тогда словом «социализм». Муранов. Раб. Д. No 10 II стр. 1.}.

Этот отрывок даёт нам надежду на то, что рабочий класс в итоге сам придёт к выводам о необходимости политической борьбы, если мы присоединимся к нему в борьбе экономической. Однако, не следует рассчитывать, что всё будет протекать именно так – какие-то усилия в политическом просвещении прилагать всё же необходимо.

Основой организации являлись тайные кассы. Кассами руководили представители их, собиравшиеся на сходки вместе с интеллигентами. Сходки носили политический характер: здесь обсуждались общие вопросы, обменивались книги из тайной библиотеки, назначались кружки для пропагандистов, приносилась нелегальная литература для распространения по кассам.
Но члены этих сходок, хотя и считались представителями касс, но не избирались кассами, а привлекались «сверху» в качестве «лучших людей».

Участники касс подмечали, что движением руководит какой-то центральный кружок, неизвестный для них. Это вызывало желание проникнуть туда, узнать его и влиять на ход дел в этой высшей инстанции. Масса оказалась достаточно подготовленной, чтобы вмешаться в решения своих дел; с другой стороны количество самих дел стало настолько значительным, что их не могла вести группа революционеров, законспирированная от массы.

Поэтому создаётся выборная центральная касса; функция её — помогать людьми и деньгами во время стачечной борьбы и руководить ею, издавать прокламации, сноситься с разными городами для предупреждения штрейкбрехерства.

Но если для «массовых людей» — членов касс — была до тех пор тайною организация пропагандистов, то и для «своих людей» — посетителей сходок — был неизвестен кружок интеллигентов, посещавших эти сходки и бывший душою всей революционной деятельности в Западном крае. Уже с 95 г. социал-демократические организации начали распространяться на многие города, и Вильна явилась естественным центром благодаря личным связям виленского кружка и благодаря распространению из Вильны нелегальной литературы, главным образом, гектографированной.

<…>

Известно, что при возникновении социал-демократического движения грозная сила его не сразу была узнана, как его друзьями, русскими социалистами, так и его врагом — правительством.

Далее движение развивалось, не привлекая к себе особенного внимания правительства, в Западном крае. Это потому, во-первых, что там оно развилось раньше, чем в коренной России, и потому, во-вторых, что замкнутость еврейского народа и враждебность подавленной национальности к русскому правительству мало позволяли министерству внутренних дел быть в курсе перемен, совершившихся в психологии пролетарских слоёв еврейства.

Ещё одно полезное наблюдение – следует агитировать в национальных сообществах, либо же других замкнутых сообществах. Если ФСБ недостаточно хорошо с ними работает – есть возможность создать сильную группу до привлечения внимания.

В начале мая 1900 г. толпа, возмущённая арестом нескольких товарищей в Новом Городе под Вильной, бросилась к стану пристава, где содержались арестованные, и пыталась освободить их. Затем, после неудачи, была устроена засада и, когда заключённых вывели, толпа по знаку часовых вышла из засады и напала на конвой. Городовые пустили в ход шашки и ранили двух рабочих; в ответ на это из толпы раздались выстрелы; арестованные были отбиты, а их временная тюрьма, дом пристава, разгромлен.

Крайне полезный метод борьбы в современных условиях. Российские демократы должны научиться отбивать своих товарищей у псов режима. Это должно быть основой. Как только товарищей арестовали – сразу следует собираться и идти их отбивать. Нужно помнить, что тот, кто исполняет преступный приказ и нарушает самые элементарные и необходимые каждому права, кто лишает свободы тех, кто мирно выражает своё недовольство – это враг, и аморально добровольно сдаваться в рабство ему. Свою свободу допустимо защищать любыми средствами в этой ситуации. Дальше в книге описывается устройство Бунда (еврейской социалистической партии), которое может быть полезно для небольших организаций.

Высшим органом Бунда являются съезды, которые должны созываться, по установившемуся обычаю, не реже раза в два года, но до сих пор созывались чаще, всего пять раз в течение шести лет (1897-1903). Съезд созывается центральным комитетом по его инициативе или по требованию 2/3 комитетов. «Обычным правом» не предусмотрены случаи, когда бы съезд оказался незаконным за неприбытием части делегатов. «Это потому, отвечают товарищи на мои расспросы, что совершенно невозможен случай, чтобы сколько-нибудь значительное число делегатов не приехало на съезд. Не будет дан условный знак съезжаться, если подготовительная работа не обеспечила для всех делегатов возможности присутствовать на съезде; только случайный арест в последний момент кого-нибудь из делегатов может задержать его».

Съезд избирает тайною подачею голосов трёх членов центрального комитета, из которых одного открыто объявляют после выбора представителем центрального комитета. Эти трое кооптируют себе столько товарищей, сколько найдут нужным. Центральный комитет руководит деятельностью местных комитетов согласно резолюциям съездов; он обращается от своего имени ко всем еврейским рабочим с прокламациями, которые обязаны распространять местные комитеты; он издаёт центральный орган Бунда, который, таким образом, совершенно теряет значение свободной трибуны, необходимой для искания истины, но зато становится сильным орудием в руках центрального комитета для проведения в жизнь его решений.

Местные комитеты действуют совершенно автономно в пределах своей местности и руководствуются инструкциями съездов {Один товарищ из центрального комитета Бунда, прослушав эти последние строки, заметил мне: «Ваш ум склонен мыслить бюрократически! Основная Ваша ошибка состоит в том, что Вы хотите формулировать такие явления, которые не могут быть уложены ни в какие формулы. Конечно, то, что вы здесь написали, также верно как то, что мы с Вами ходим на двух ногах. Но Ваша формулировка подразумевает ограничение влияния центрального комитета на местные комитеты, а этого нет на самом деле в жизни Бунда. Живое дело не укладывается в рубрики».

Я, однако, не согласился с мнением товарища. Мне кажется, что нет в мире таких явлений, которые было бы невозможно формулировать более или менее точно, и трудность дела не может заставить отказаться от попыток.

Формулировать же общие принципы организации Бунда не только возможно, но и необходимо для того, чтобы сознательно поддерживать тенденции его здорового развития и сознательно ликвидировать пережитки старого.}.

Таким образом общий характер этих двух учреждений Бунда — центральных комитетов и местных комитетов — и их взаимные отношения рисуются в следующем виде:

I. — Центральный комитет Бунда принял форму самостоятельного органа, вооружённого всеми выработанными всемирным опытом средствами воздействия на жизнь партии, которой он руководит.

II. Местные комитеты являются автономными организациями, ведущими совершенно самостоятельно всю партийную работу в пределах района их деятельности.

III. Взаимное отношение между центральным комитетом и местным комитетом есть кооперация, в которой ни один из этих двух органов Бунда не может подавить другой.

И действительно.

I. Центральный комитет Бунда наделён огромными правами. По уставу Бунда центральный комитет имеет право исключить из местного комитета отдельного члена по собственному своему усмотрению и точно так же назначить туда нового члена; местные комитеты обязаны представлять регулярные отчёты центральному комитету об их деятельности, об их планах; члены центрального комитета могут во всякое время являться и входить во все организации местного комитета. При таких условиях центральный комитет имеет фактическую возможность быть в курсе дела местного комитета и проявлять там своё эффективное влияние. Он указывает общие цели Бунда, которым должен служить и не может противодействовать местный комитет в отдельных актах своей деятельности. Обращение центрального комитета с прокламациями к самым широким кругам Бунда обеспечивает за ним непосредственное влияние на массы, а передача в его руки центрального органа создаёт ему могучее средство морального воздействия на местных деятелей. По сравнению с различными центральными учреждениями в международной социал-демократии полномочия центрального комитета Бунда чрезвычайно велики.

II. — Местные комитеты могут выпускать без всякого на то специального разрешения какие им угодно местные издания; все решения, принимаемые местным комитетом, ни в каких утверждениях не нуждаются; местный комитет сам вырабатывает устав своей организации и регламент своей деятельности; фактически, конечно, выработался единообразный тип местной организации, но он для местного комитета не обязателен; местный комитет сам кооптирует себе новых членов: если бы местный комитет заметил, что центральный комитет вводит в его состав нового члена для того, чтобы провести свои нежелательные для местного комитета тенденции, он имеет возможность принять в свой состав ещё одного члена с желательными для себя взглядами и таким образом парализовать усилие центрального комитета; распускать местные комитеты центральный комитет не уполномочен и никогда такого прецедента не было.

III. — Если в местных делах возникает конфликт между центральным комитетом и одним из местных комитетов, — поскольку акты местной деятельности являются проявлением партийной работы — он должен быть улажен путём взаимных уступок, как это делается в парламентах верхнею и нижнею палатами. В делах же общепартийных центральный комитет действует совершенно самостоятельно указанными в уставе способами, и тогда местные комитеты являются простыми исполнителями его воли.

Во время моих расспросов товарищей из Бунда мне не могли привести примеров, когда бы пререкания между центральным комитетом и местным комитетом привели к подчинению последнего первому. В Белостоке, напр., во время стачки ткачей Белостокский комитет составил прокламацию, которая очень не понравилась центральному комитету и он отказался её напечатать в своей типографии, но Белостокский комитет всё-таки её издал. Центральный комитет объявил, что он её резко раскритикует в «Arbeiterstämme», но, насколько мне известно, и этого не сделал.

Лодзинский комитет передал в центральный комитет для напечатания один из №№ «Freisglok». Центральный комитет признал его очень неудачным и рекомендовал его переделать, особенно передовицу. Лодзинский комитет не соглашался и послал номер для печатания заграницу. Таким образом и здесь центральный комитет не счёл уместным своею властью заставить местный комитет уступить. Характерно, что заграничный комитет тоже нашёл передовицу очень неудачною и переделал её, хотя и не имел на это никакого права; однако лодзинский комитет не протестовал против этого.

«Вообще говоря — говорил мне товарищ из центрального комитета Бунда — центральный комитет «рекомендует», «предлагает» свои мнения местному комитету. Юридически ему не дано права приказывать, но фактически его слушают. Я не знаю даже, можно ли сказать, что центральный комитет не вмешивается в дело местного комитета? Мне известен такой случай, когда центральный комитет, обсудив в своей коллегии деятельность одного местного комитета, принял решение, что в этом городе следует провести ряд реформ; центральный комитет указал их местному комитету, и все они были проведены. Местные комитеты имеют право начать издавать, без особого на то согласия центрального комитета, свой орган, но они не предпринимают такого важного дела без согласия центрального комитета. Одно время очень многие местные комитеты завели свои органы. Центральный комитет был против этого и находил нужным сократить число их; он достиг своей цели: теперь нет ни одного местного органа, но ни один из них не был прекращён насильно. Характернее всего именно то, что у нас не поднимается вопроса о «правах» в отношениях между центральным комитетом и местными комитетами. Конечно, никакой приказ со стороны центрального комитета не был бы возможен. Центральный комитет имеет право вводить новых членов в местный комитет, но если бы местный комитет был против кандидата центрального комитета, то, конечно, центральный комитет не ввёл бы такого нового члена в местный комитет, потому что мы знаем, что дружная работа в местном комитете возможна только при взаимном уважении всех членов его. Наш основной принцип — ведение дела по взаимному доверию и в силу морального влияния».

Что тем временем происходило в Санкт-Петербурге? Там тоже пытались наладить именно личные контакты с рабочими. Вот конкретные примеры действий:

Какие невероятные трудности приходилось нам преодолеть для того только, чтобы встретиться с рабочими, заговорить с ними, как с друзьями, сойтись, рассказать о наших идеалах, увлечь вместе с нами на борьбу за общее дело.

Желая завязать связи с рабочими, один мой товарищ стал ходить каждый день в далёкий и грязный кабачок в рабочем квартале; он просиживал там целые часы, всматривался в лица посетителей, знакомился с рабочими, старался стать для них обычным трактирным завсегдатаем и таким образом войти в круг их интересов, сделаться для них своим человеком.

Другой товарищ отправлялся летом ночевать в поле, за город, и там встречался с безработными — голодными и усталыми людьми, которым, конечно, не думалось, что случайный товарищ их убогого ночного приюта в заброшенных кирпичных сараях — студент-пропагандист.

Так приходилось искать встреч с рабочими.

В целом там происходило примерно то же самое, что и в Вильне.

На далёкой Колыме поэт-революционер изливал свою скорбь о том, что никто не внемлет его призыву, что ни откуда не слышит он ответа на свою песнь:

Во мраке я пою, средь непробудной ночи…
Кто слышит голос мой? Кто есть вблизи живой?
Напрасно я во тьму вперил пытливо очи!..
Я поднял высоко протянутые руки…
Кто видит облик мой? Откликнись!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Во мраке я пою!..

Так и нам не было отклика! И что можно было сделать, чтобы вызвать его, чтобы заставить пролетариат ответить на призыв к борьбе? От времени до времени, правительство запирало в тюрьму пропагандистов: их ученики упрямо и бесстрашно продолжали работу, но и они были также одиноки, как их учителя. «Кружковщина» не достигала цели. Что же, какое слово зажжёт душу пролетариата, расколышет стихию рабочего движения? Мы искали его.

«Летом 94 года, рассказывал мне товарищ Ч., я ездил в качестве технолога-практиканта на паровозе помощником машиниста. Я близко познакомился с несколькими рабочими железной дороги, которые показались мне симпатичными и очень неглупыми людьми; я подолгу говорил с ними и ждал только удобного повода, чтобы перевести разговор на политическую тему. Скоро представился случай, казавшийся мне самым подходящим. По какому-то поводу нижегородский губернатор Баранов объявил, что он выпорет того, кто будет распространять в народе тревожные слухи (о холере, кажется). Мне представилось, что Баранов может выполнить свою угрозу, и это глубоко задело во мне чувство бессилия русского гражданина против возможного насилия над его личностью. Я поделился своими соображениями с моими знакомцами. Пока я говорил о бесправии русского гражданина, о насилии властей, все со мной соглашались. Но когда я для иллюстрации рассказал об угрозе , они расхохотались. Меня это поразило, и я спросил, чего же они смеются.

«Как же! Скажешь что-нибудь в трактире, тебя разложат и всыпят!.. Очень просто!.. и всыпят! Что же с ними поделаешь? Начальство!»

«Я пришла однажды — рассказывал мне другой товарищ Ю. — к вязальщице шёлковых чулок. Это была ещё молодая девушка, но изнуренная, больная, с воспалёнными глазами. Я стала расспрашивать её о её жизни. Главную часть своего заработка она получала от княжны Сан-Донато, которой вязала тонкие, бальные чулки. Чулки были очень дорогие, каждую пару приходилось вязать подолгу, часто они нужны были к спеху, чулочница сидела ночи над мелкими петлями шёлковой нитки и погубила свои глаза. Княжна же надевала каждую пару только один раз и потом отдавала её, как старьё, своей горничной. Контраст между нищетой и расточительностью бил в глаза, и я с жаром стала говорить о несправедливости общественных отношений. Но несчастная чулочница вдруг воодушевилась и заговорила с восторгом: «ах, если бы вы знали, какая она красавица! Какая богатая, какая грациозная, какое у ней обращение! А мы, что? Нам, конечно, знай, чулки вяжи? Я, как надену ей мой чулок, глаз не могу оторвать от её ножки…»

Как я уже сказал, в это время сознательным социал-демократам приходилось иметь дело не с массою рабочего люда, а лишь с отдельными рабочими. Социал-демократы пытались вызвать отклик, указывая рабочим на бьющую в глаза несправедливость существующего строя. Но факты, казалось, самые вопиющие, не вызывали у рабочих протеста.

Пропагандистов приводило в отчаяние это отношение «средняка», неспропагандированного рабочего, к окружающему его миру. А рабочие спропагандированные относились к нему прямо с презрением.

Один из рабочих, произнёсший прекрасную речь 1-го мая 91 года, говорил впоследствии, уже в ссылке, одному моему приятелю:

«Листки — это пустая затея. Ну, что можно объяснить в одном листке? Книжку надо давать рабочему, а не листок; учить его надо. В кружок его!»

Но те рабочие, которые продолжали после 94 года революционную работу, были неудовлетворены также и кружковщиной.

«Зимой 94 года — пишет т. Петербуржец — работа по организации рабочих кружков и культивированию отдельных личностей продолжалась. Но в ней было заметно уже некоторое разочарование. Чего-то недостаёт» (стр. 12). «В среде некоторых сознательных и развитых рабочих, называвших себя социал-демократами, стал раздаваться протест против кружковщины». «Нет, говорили они, успех дела лежит в рабочем движении; а для того, чтобы создать сознательное рабочее движение, необходимы деятели специально для этой цели подготовленные. Рабочий пропагандист и организатор должен тонко знать все окружающие условия его рабочей жизни» (стр. 6).

Между тем среди рабочих масс шло глухое брожение, росло ещё не сознанное недовольство, которое проявлялось то здесь, то там отдельными вспышками, не организованными, разрозненными протестами — у Семянникова, в Порту, у Воронина возникают беспорядки. При таких условиях попадает в Петербург из Вильны рукопись брошюры «Об агитации».

«Тот не социал-демократ, — говорилось там — кто своею деятельностью не содействует росту классового сознания и революционных требований пролетариата. Между тем содействовать тому или другому можно, только взявшись непосредственно за возбуждение в массе движения на экономической почве, и каждый шаг в этом направлении будет облегчать дальнейшее движение, будет устранять одно за другим те препятствия, которые теперь кажутся неустранимыми, которые мешают даже кружковой, культурной, в сущности, работе и которые для последней, действительно, неустранимы. В виду всего этого мы признаём необходимым для социал-демократических кружков перейти… (стр. 23) к постоянной агитации среди фабричных рабочих на почве существующих мелких нужд и требований. Вызванная такой агитацией борьба приучит рабочих отстаивать свои интересы, поднимет их мужество, даст им уверенность в своих силах, сознание необходимости единения, в конце концов поставит перед ними более важные вопросы. Классовая борьба в этом, более сознательном виде, создаст почву для политической агитации, целью которой будет изменение существующих политических условий в пользу рабочего класса. Дальнейшая программа социал-демократии ясна сама собою (16 стр.). Возбуждение, вечная неудовлетворённость, вечное стремление к улучшению своего положения и борьба за это улучшение, в то же время широкое понимание уже достигнутых побед — к этому должен вести массу агитатор» (стр. 22).

Девиз был найден. Начался в Петербурге период экономической агитации. И агитаторы, не получавшие отклика, когда они обличали существующий политический и общественный строй, увидели, что не только рабочие, с которыми они имели дело, но и широкие слои рабочего класса, к которым не было непосредственного доступа, дружно и смело откликнулись на их призыв к борьбе экономической. Таким образом здесь повторилось то самое, что раньше случилось и в Вильне.

Однако агитация, разумеется, велась не только среди рабочих. Она велась и среди студентов, как было сказано выше, и среди военных. Правда, это была наиболее опасная часть работы, но в то время находились герои, которые шли на такой риск.

Группа «Рабочий» вела пропаганду среди юнкеров и солдат, пыталась завязать сношения с крестьянами, признавала террор, в рабочих видела лишь наиболее революционный материал для деятельности и потому охотно менялась своими рабочими кружками с народовольческими пропагандистами.

<…>

Группа «Рабочий» была арестована 27 янв. 86 г. Взяты были В. Харитонов, студент университета, умерший в ссылке от чахотки, Бутков, Тесёлкин, князь Кугушев, братья Катаевы, инженер технолог Артаумов. Взята была также их типография на Ропщенской улице {Кольцов, в приложении к Туну, сообщает о Петербурге вот что: «В 84 г. уже можно было организовать социал-демократическую группу, которая и начала работать. С 85 г. эта группа, выработавши свою программу, приступила к практической деятельности, т. е. к пропаганде наших социал-демократических взглядов между рабочими и интеллигенцией, преимущественно в студенческих кружках и даже в «обществе». Группа тогда состояла из 15-16 человек студентов и студенток, одного инженера-архитектора, одного журналиста и двух старых чёрнопередельцев, нелегальных».}.

Тем временем агитационная работа социал-демократов стала признаваться успешной и другими левыми течениями.

Народовольцы жаловались, что им приходится заниматься в рабочих кружках курсами физики и естественной истории. «Конечно, — говорил мне один из них, Ф. — рабочим куда интереснее слушать рассказы о цветочках, чем заниматься революционной работой! Ничего не поделаешь: социал-демократы завели эту моду и нам приходится с этим считаться, чтобы не потерять влияния в рабочей среде».

Сам же рабочий класс использовал в то время насилие для того, чтобы выразить протест.

Почти в то же время произошли беспорядки на табачной фабрике Лаферм. Тут точно так же долго испытывали терпение работниц, пуская в ход самые мошеннические приёмы, чтобы урвать несколько грошей из голодной платы… Терпению настал конец, и работницы задали-таки страху товариществу Лаферм, разгромив всю фабрику и избив ненавистного приказчика.

Социал-демократы же не только вели агитацию среди рабочих, но и активно интересовались их положением – не только учили их, но и сами учились у них. Это мы видим на примере «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

И что же делал в начале этот Союз Борьбы? Он записывал под диктовку рабочих всякие подробности злоупотреблений со стороны хозяев, всякие злые хитрости и обманы насчёт расценок, вычетов, браковки, растягивания без конца рабочего дня, — печатал это всё в своих листках и распространял среди рабочих, приглашая их защищаться от таких фабричных порядков, которых не мог бы не признать дурными и сам Государственный Совет.

Примерно тем же самым могут заниматься социал-демократы и сегодня – выяснять у рабочего класса его проблемы, и публиковать в своих медиа, то есть на сайтах, в аккаунтах социальных сетей и так далее.

Группа предлагала немедленно созвать съезд социал-демократических организаций в России.

Здесь мы видим снова пример того, как социал-демократическая партия создаётся после подобных требований. Нам видится деструктивным и авторитарным, когда представители одной из существующих социал-демократических организаций негативно относятся к созданию новых в тот момент, когда крупной партии ещё не создано и все имеющиеся являются, по сути, небольшими организациями. Крупная партия будет создана не за счёт поглощения одной партией множества мелких организаций. Она будет создана за счёт объединения множества небольших организаций. Те, кто выступает против создания множества новых организаций до того, как из них создана одна большая – выступает против такого варианта развития событий, то есть тормозит развитие социал-демократии в стране. Но подобное отношение наблюдалось и в тот период:

«Долой организационную анархию и да здравствует сплочение всех сил социал-демократии в одну строгую централизованную организацию»! стало общим ключом большинства членов нашей партии.

Здесь отражается чёрно-белое мышление. Если не анархия – значит, авторитаризм. Подобное неумение находить баланс всегда отражалось катастрофически на России и её жителях.

Рабочие собрались на заводе, но через час-два бросили работу; произошли бурные объяснения с начальством, рабочие сами дали свисток, хлынули огромной толпой на улицу и направились к Новому Адмиралтейству, чтобы и там вызвать стачку.

Мы уже видели выше, что при политических выступлениях одной из первоочередных задач является освобождение политических заключённых. При забастовках же рабочий класс должен идти к прочим крупным предприятиям и призывать их работников присоединиться к забастовке. Сегодня эта традиция в России почти забыта, но она эффективна, и её необходимо возрождать.

Агитационная тактика периода «так наз. экономизма» блестяще оправдана дважды историей: сначала тем фактом, что она позволила социал-демократам стать руководителями пролетарских масс в их классовой борьбе и — по признанию даже противников этой тактики — «революционизировала настроение и сознание пролетариата» (Аксельрод), а затем полным крушением противоположной тактики, искризма, которая ослабила связи между пролетариатом и социал-демократией {Т. Аксельрод констатирует, что «в течение периода так наз. экономизма, движение наше приобрело глубокие корни в пролетариате, революционизировало настроение и даже сознание значительных кругов его, подняло их революционную активность» — (Искра № 55); он констатирует далее в том же фельетоне: «Итак, торжество бюрократического централизма в партийной организации — таков итог партийной борьбы революционной соц.-дем. (Искры) с кустарничеством; словом, идейная оболочка революционно-социал-демократическая, а реальное содержание, по существу, в принципиальном смысле, едва ли выходит за рамки буржуазного революционизма». Констатируя всё это, т. Аксельрод, убедившись за четвёртый период, что бумага Искры всё терпит, делает следующий вывод: «крупные факты наглядно и ярко оправдали, таким образом, критику теории и практики так наз. экономизма, начавшуюся ещё в изданиях Группы Освобождения Труда и продолжавшуюся Искрой». К этому я могу только добавить, что этих «крупных» фактов и вообще никаких фактов т. Аксельрод не приводит и довольствуется рассуждениями о том, что «могло бы» случиться. Но противники «так наз. экономизма» утверждают, что эти связи были созданы ценою принижения социал-демократия до уровня массы, ценою отречения от принципов революционной социал-демократии. Это глубоко неверно; в то время, как агитацией Союз Борьбы будил «настроение и сознание пролетариата», своею пропагандою он нёс в пролетариат знания науки социализма. И в этом отношении в 1898-99 г. был сделан безусловно шаг вперёд.

Самая старая петербургская программа для систематической пропаганды, которую мне удалось видеть относится, к 96-му году. Она озаглавлена так: «Программа для занятий в петербургских рабочих кружках». В ней 17 лекций, из которых последняя — заключительная, а предпоследняя посвящена истории социалистического движения в западной Европе.

Мы узнаём отсюда, что, во-первых, роль тех социал-демократов, которые выступали за «экономическую борьбу» рабочих и её поддержку, признавали и «политические» социал-демократы, и, соответственно, это направление работы имеет высокую важность на первых этапах борьбы. Во-вторых, мы видим, что у социал-демократов той поры были программы для систематизированной пропаганды, и нам сегодня необходимы такие же. Попытку создать подобную программу уже делала «Логика прогресса» в этой статье. Тем не менее, подобную программу следует сократить. Были у неё и другие проблемы:

В целях улучшить постановку дела пропаганды Союз приступил осенью 98 г. к выработке «Программы Самообразования», которая, подобно тому как «Вопросы» в агитации, систематизировала бы и объединила бы всю работу при пропаганде. Опыт предыдущих лет показал, что чем длиннее и подробнее составлялись курсы занятий, лекции, тем менее они достигали цели. Форма лекций вообще не удовлетворяла рабочих: полицейские условия Петербурга позволяют периодически собираться только маленьким группам, состав которых к тому же меняется; деятельность революционера слишком коротка, с провалом пропагандиста исчезает и его опыт, преемственность пропаганды нарушается. Составляя «Программу Самообразования», Союз стремился сделать пропаганду делом коллективным, собрав накопленный индивидуальный опыт в программу и разрабатывая её. Кроме того, принимая во внимание рост движения, постоянно обгонявший приток интеллигентных сил, и очень ограниченную область воздействия пропагандиста в маленьких кружках, Союз хотел передать дело пропаганды в руки самих рабочих, их самодеятельности. Союз надеялся при помощи программы помочь рабочим заняться самообразованием, не заставляя их ожидать решения каждого вопроса от пропагандиста, и тем дать возможность более интеллигентным рабочим систематически воздействовать на менее развитых. Это в свою очередь должно было освободить силы пропагандистов для другой насущной задачи — для устройства несистематических лекций и бесед на злобу дня и по отдельным вопросам пропаганды и тактики. Эту последнюю задачу только через несколько лет удалось осуществить петербургским товарищам: в 1901 году «Рабочая Организация», издавая серию пропагандистских листков «Вопросы русской жизни» и «Письма про наши порядки», сделала первый опыт вести печатную пропаганду систематически.

Характер программы прежде всего и главным образом определялся потребностью подготовлять сознательных социал-демократов. Было решено не уходить далеко от современной жизни, не начинать с вопросов мироздания, теории Дарвина, первобытной культуры, как это было в обычае прежде, а начать прямо с общей яркой характеристики классов и социальных групп современного общества и его основных противоречий. Сразу ставился вопрос: «Кто чем живёт?» Ответ давался сначала в самых общих чертах, в описаниях современной эксплуатации трудящихся и указании идеала социализма. Далее были поставлены следующие вопросы: происхождение капиталистического строя, экономическая эволюция и социальная дифференциация Европы, смена политических форм со времени великой революции, социально-политические движения в Европе, экономическое состояние России и её политический строй, революционное движение в России, международная социал-демократия, социал-демократическая программа. Детальное изучение Эрфуртской программы при помощи книжки Каутского было указано, как итог этого краткого курса самообразования.

Текст программы составлялся в виде конспекта. По каждому вопросу в выносках указывалась литература легальная и нелегальная, расположенная в порядке от простого к сложному по форме изложения и распределённая на три части; таким образом, взяв первую часть, мы получим библиотечку и объясняющий, руководящий текст для мало культурных слоёв рабочих, вторую — для средних, третью — для более сознательных. Эти библиотечки с программой самообразования давали возможность подойти с пропагандой ко всем слоям рабочих со всею социал-демократическою программою, изменяя лишь степень популярности, доступности изложения.

Так как имевшаяся литература легальная и нелегальная была слишком бедна, то предполагалось издать серию маленьких брошюрок по разным вопросам пропаганды. К составлению брошюр и дальнейшей разработке программы Союз старался привлечь товарищей в ссылке и заграницей, а также легальных литераторов для издательства легальных брошюрок. Планы были широкие. Они были, пожалуй, слишком широкие и, во всяком случае, как они были далеки от отрицания значения теории, беззастенчиво навязанного «так называемому экономизму» социал-демократами, непомнящими родства.

Для обработки программы была составлена особая группа, привлечены несколько лиц, не принадлежавших к Союзу, но могших своими литературными силами и опытом помочь делу. Союз обратился за содействием к нескольким комитетам… Волна студенческого движения и весенние массовые аресты оборвали эту работу. Она не исполнена и до сих пор.

Итак, вот те практические цели, которые ставил себе молодой Союз периода 98-99 года: 1) объединение всех социал-демократических групп и сил Петербурга в единую организацию «Союз Борьбы — Комитет партии» на почве разделения функций и демократического принципа организации. 2) Усиление и систематизация агитации: «Вопросы» и серия листков. 3) Усиление и систематизация пропаганды: «Программа самообразования» и серия брошюр. 4) Орган для широких слоёв рабочих — Рабочая Мысль. 5) Орган для передовых рабочих — Рабочее Знамя. 6) Первого мая всеобщая стачка в Петербурге.

Мы видим, как создавались программы, базы материалов и так далее. У «Логики прогресса» также есть своя библиотека, но на данный момент она собрана по тематикам. Как видим из опыта наших дореволюционных предшественников, они разделили материалы на три группы: для слабо просвещённых слоёв рабочего класса, для среднего уровня и для интеллектуально продвинутых. Подобное разделение следует создать и нам. Кроме того, в практике над систематическим обучением возобладало проведение «несистематических лекций и бесед на злобу дня и по отдельным вопросам пропаганды и тактики». Причём газета «Рабочая Мысль» писала в основном то, что говорили сами рабочие:

Оригинальной и характерной чертой гр. «Рабочая Мысль» было её сознательное стремление сделать свою газету лишь отражением мысли петербургских рабочих. «Рабочая Мысль будет отражать жизнь рабочих в её настоящем свете, будет способствовать пробуждению в них интереса к окружающему, выражая их нужды и клеймя словами презрения и насмешки нашу опричину».

Эту практику нам также следует перенять. Такой контент будет интересно читать и самому рабочему классу, и социал-демократам, и тратить силы на создание контента надо не так много – здесь главное слушать.

С тяжёлым чувством отправлялись товарищи в Петербург осенью 1900-го года. Всё было разгромлено, всё приходилось начинать сызнова.

Это свидетельство показывает, что социал-демократическое движение громили практически до нуля, и нам не следует отчаиваться из-за недостаточной силы нашего движения сегодня. Если бы социал-демократы опустили руки в 1900 году, когда всё было разгромлено и нужно было начинать с нуля, была бы революция 1905 года?

Принцип организации и тактика группы Искры были упрощёнными, заговорщицкими; они годились средней интеллигентской социал-демократической группе в России, но не могли ответить на запросы развитого движения русских рабочих таких передовых центров, как Петербург или Екатеринослав… Если бы я попал теперь в Турцию, где нет социал-демократического движения, я не примкнул бы к «младотуркам», ведущим политическую борьбу. Я стал бы устраивать «кружки» рабочих. И когда в кружках я воспитал бы хоть несколько десятков турецких товарищей, я бы стал убеждать их перейти к массовой агитации на почве экономических интересов рабочего класса… После этого «младотурки» проявили бы такую энергию, как в настоящее время русские земцы, и мы бы общими силами разделались с Абдул Гамидом.

Показательно, что наши дореволюционные предшественники осознавали, что на разных этапах развития социал-демократическим организациям нужны различные формы. На начальных этапах более обоснованными были заговорщические, почти сектантские формы. Трансформация их в более открытые обоснована уже на более поздних этапах, чтобы не допустить размытия идеологии господствующей имперской.

Уже с осени 96 года начинаются переговоры о слиянии этих групп. Первое собрание было в лесу. На нём было 5 интеллигентов и человек 10 рабочих.

Многие отчаиваются, видя, что современное социал-демократическое движение не столь уж многочисленно, но собрание первых петербургских групп социал-демократов, которые позже вырастут в массовое движение, состояло из всего около 15 человек.

Прокламации, начавшие выходить с конца 96-го года, теперь появлялись систематически. В 97 году их было распространено 67 тысяч на 25 фабриках и заводах.

А здесь уже обоснованный повод отчаиваться. Несмотря на малочисленность, социал-демократы того времени распространили 67 тысяч прокламаций за год. Нам не хватает не количества сегодня. Нам не хватает работы по распространению наших материалов. Многие ленятся, ничего не делают, не занимаются распространением, думают, что за них этим займётся кто-то другой. Мало кто работает с неполитизированными. Вот в чём проблема, а не в нашей малочисленности. И уже вскоре будет создана организация социал-демократов:

Был выработан устав новой организации, в высшей степени типичный для этой стадии развития движения.

Членами организации считались члены обеих групп, но они собирались порознь по конспиративным условиям. Решения свои они сообщали друг другу. Над ними стояла администрация, состоявшая из пяти членов: 4 избирались группами по два от каждой; как избирался пятый, мне неизвестно, но, по всем вероятиям, кооптацией. Рядом с комитетом, но совершенно отдельно от него, стоял «Рабочий Комитет». Он был организован демократически, т. е. состоял из выборных от рабочих кружков. Он пригласил к себе на собрания как представителя социал-демократического комитета, так и представителя социалистов-революционеров, но последние почему-то отказались явиться. Таким образом, «Рабочий комитет» и «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» были совершенно самостоятельными организациями. Прокламации выходили за подписью «Рабочего Комитета», и он ревниво охранял это своё право, Союз же ставил на них свой штемпель, или же указывалось, что прокламации изданы Союзом.

Объединение имело самые благоприятные результаты и деятельность киевских товарищей летом 97 года становится особенно оживлённой. Был устроен целый ряд лекций по истории революционного движения в России и за границей. Лекции читались в лесу; собиралось человек 60-80; на участников они произвели большое впечатление и память о них живёт до сих пор. Запрос на литературу сильно увеличился, требования на неё приходили и из других городов — Екатеринослава, Николаева, Ростова. Союз выделил из себя литературную группу, которая писала прокламации, а в июле приступила к изданию «Рабочей газеты».

Работа, разумеется, была очень кропотливой, требовала больших усилий и большого терпения.

Как близоруки те, кто теперь, когда агитация экономистов оказалась вполне целесообразной, насмехаются над кропотливою и потому «скучною» работою первых шагов! А тогдашние работники революционного дела терпеливо сознавали эту кропотливость. «Так вот, понемногу и помаленьку киевские рабочие научаются бороться со своими притеснителями»…. говорится в одной прокламации в ноябре 96 года по поводу стачки одиннадцати рабочих в их борьбе за тринадцатичасовой рабочий день! И как веет от этих слов тоскливым сознанием медленности работы и прямо-таки геройским терпением. «…Хоть это будет и небольшая победа, продолжает прокламация, но в начале нашей борьбы мы дорожим и маленькими победами. Первый шаг всегда труден». Товарищи эти, конечно, не предчувствовали, что через несколько лет прийдёт Нарцисс Тупорылов и станет издеваться над этими их словами.

Киевский комитет РСДРП к тому времени уже выпустил своё «Profession de foi», в котором отводил экономической борьбе значительную роль. Махновец приводит важнейшую, с его точки зрения, часть этого документа.

«Признавая ближайшей общей задачей рабочего движения в России борьбу за политические права пролетариата, Киевский Комитет не считает, однако, возможным в настоящий момент обращаться к массе рабочих с призывом к политическим действиям, иначе говоря, вести политическую агитацию, так как русский рабочий в массе не созрел ещё для политической борьбы. Поэтому, агитационное воздействие на массу может выражаться только:

I. В содействии экономической борьбе пролетариата; поэтому, Комитет пользуется каждым случаем столкновения рабочих с хозяевами, каждым более или менее крупным фактом злоупотребления со стороны хозяев для обращения к рабочим с воззваниями или листками, выясняя рабочим их положение, призывая их к протесту, принимая руководящую роль при стачках, формулируя их требования, указывая на наилучшие пути их достижения, развивая всем этим в рабочем классе самосознание.

II. В политическом воспитании масс на почве повседневной экономической борьбы. Пользуясь каждым проявлением экономической борьбы рабочих, комитет, поскольку для этого есть повод в каждом отдельном случае, ставит своей задачею политически освещать положение рабочего класса, постепенно проводя в массу идею политической свободы, пробуждая сознание необходимости борьбы за политические права… В деле политического воспитания рабочей массы комитет придает большое значение изданию местной рабочей газеты, стараясь сделать её доступной для возможно более широких слоёв рабочих и привлечь к участию в ней путём присылки корреспонденций, приучая тем рабочих смотреть на газету, как на свою. Отводя главное место в своей деятельности экономической агитации и политическому воспитанию широких масс рабочих, комитет не считает возможным отказаться от кружковых занятий с рабочими, смотря на них, как на средство создания известного контингента сознательных рабочих-агитаторов, расширения своих связей с рабочей средой и как на путь для распространения литературы. Комитет, не считая возможным призывать в настоящее время широкие массы киевских рабочих к политическим действиям, признаёт желательным устройство частичных демонстраций с чисто агитационною целью (а не в видах воздействия на правительство) по поводам, доступным пониманию широких масс».

Данный документ вызвал недовольство лица, которое, как считает Махновец, являлось Владимиром Лениным.

Это profession de foi было опубликовано лишь через полтора года и не авторами его, а его противником, и не для того, чтобы распространить его, а для того, чтобы раскритиковать {По всем видимостям эта критика принадлежит перу тов. Ленина}.

Profession de foi, как программное заявление, действительно во многих отношениях нуждалось в критике, но издатель совершенно неверно понял его, и это, как мне кажется, потому, что он не принял к сведению обстоятельств времени и места, при которых появился этот документ, потому что он критиковал его не как историк, а как полемист.

«Уже первая фраза profession de foi, пишет его критик, возбуждает самое серьёзное недоумение… остаётся спросить себя: неужели писавшие это — социал-демократы? «Русский рабочий в массе не созрел для политической борьбы». Если это верно, то это равносильно смертному приговору над всей социал-демократией, ибо это значит, что русский рабочий в массе ещё не созрел для социал-демократизма. В самом деле, нигде в мире не было и нет такой социал-демократии, которая не была бы нераздельно и неразрывно связана с политической борьбой. Социал-демократическая партия без политической борьбы — это река без воды, это какое-то вопиющее противоречие, это какое-то возвращение к утопическому социализму наших прапрадедов, пренебрегавших «политикой», либо к анархизму, либо к тред-юнионизму».

Так объяснять «первую фразу» значит не понимать её. Авторы не только не пренебрегали «политикой», но они прямо и с первой же фразы заявляли, «что «политику» они признают ближайшей общей задачей рабочего движения в России». Верно или не верно они разрешили эту задачу — это другой вопрос, но тот факт, что они ставили её и притом не признавали её ближайшею, резко отличает их и от прапрадедов социализма, и от анархистов, и от тред-юнионистов.

«Если это верно, то это значит, что русский рабочий в массе ещё не созрел для социал-демократизма». Совершенно справедливо. Это так тогда и было; массовое рабочее движение тогда ещё не было социал-демократическим. Но критик совершенно не прав, полагая, что «это равносильно смертному приговору над всей социал-демократией». Напротив! Массовое движение ещё не стало социал-демократическим, но социал-демократов было уже много, да и массовое движение уже прошло первые фазисы своего развития, прошло под руководством социал-демократии и вот-вот должно было «созреть для социал-демократизма», и этот процесс созревания и дозревания состоял именно в том, что те, кто уже был социал-демократом, старались воздействовать на массовое движение, «воспитывать массу». Эту-то задачу и брали на себя киевские товарищи того времени.

Удачный ли путь они выбрали для её разрешения? Критик находит, что нет, что при этом они пришли к «вопиющим противоречиям».

«В самом деле, как же можно говорить о «политическом воспитании» рабочих, если не признаётся возможность вести политическую агитацию и политическую борьбу? Неужели среди социал-демократов нужно ещё доказывать, что не может быть никакого политического воспитания вне политической борьбы и политических действий? Неужели можно думать, что политически воспитать рабочие массы могут какие-нибудь занятия или книги помимо политической деятельности и политической борьбы?»

Опять-таки и здесь критик рассуждает вне времени и пространства. Конечно, в конце концов для политического воспитания масс необходима политическая деятельность их, политическая борьба. Но пионеры социал-демократии могли и должны были долгое время довольствоваться «занятиями или книгами», чтобы пропагандировать свои идеи. Это во-первых; а во-вторых, авторы в их время и в их местности вовсе не находили необходимым ограничивать свою деятельность «занятиями и книгами». Средством политического воспитания масс они кроме того считали «частичные» демонстрации. Но взгляды авторов на этот счёт тоже не были поняты их критиком.

«Крайне странным, пишет он, и в тоже время крайне характерным для всего profession de foi образом комитет, не считая возможным призывать в настоящий момент широкие массы рабочих к политическим действиям, признаёт желательным устройство частичных демонстраций с чисто агитационной целью, а не в видах воздействия на правительство, по поводам, доступным пониманию широких масс. Социалисты призывают рабочих не оказывать воздействия на правительство! Дальше некуда идти».

Это уже прямое искажение мысли авторов. Profession de foi, полагая, что рабочая масса ещё не созрела для политической борьбы, которая, однако, является ближайшей задачей рабочего движения, пытается найти те средства, при помощи которых передовой отряд пролетариата — социал-демократии — могла бы воспитать массу для политической борьбы. Этим средством оно считает призывы рабочей массы на демонстрации с требованиями отдельных (частичных) политических прав: свободы слова, печати, собраний, организаций и проч. Авторы при этом заявляют, что они не думают, чтобы результатом этих требований могло быть завоевание этих прав при существующем политическом строе («воздействие на правительство»), но полагают, что пролетариат, борясь за эти права, сознаёт, что необходимым условием для их завоевания является низвержение самодержавия.

Эти взгляды действительно характеризуют тогдашнюю деятельность наших киевских товарищей и всю ту стадию развития движения. Невольно опять-таки вспоминается характеристика этой стадии, сделанная петербургским товарищем: «это был сознательно выбранный метод политического воспитания масс».

Наши товарищи зорко присматривались к той среде, в которой им приходилось работать, чутко прислушивались к настроению массы и следили за тем, чтобы при первой возможности сделать следующий шаг. Возможность не заставила себя ждать. К концу 99-го года и в особенности в начале 900 г. чувствовалось среди рабочих напряжённое, возбуждённое состояние, вылившееся в апреле в стачку тысячи булочников, поддержанную ещё тысячей рабочих. Комитетом, как говорит доклад, «уже в феврале и в марте мимоходом затрагивался вопрос о пересмотре тактики; в апреле этот вопрос был поставлен официально… Комитет большинством всех голосов против одного признал необходимым перейти к широкой политической агитации. Одним из лучших средств пробуждения масс он признал демонстрации, организуемые по поводу наиболее резких проявлений самодержавия. В том же собрании постановлено, что profession de foi изменяется». Поэтому, когда появилась критика его, она «имела уже только историческое значение»; иначе говоря, она была запоздалой; выше я старался показать, что она, кроме того, была и глубоко ошибочной и поверхностной.

Сегодня российские демократы жалуются на разрозненность российской оппозиции. Однако и в 1906 году, по ходу Первой русской революции, и позднее, перед другими революционными событиями, наблюдались схожие жалобы. При этом разрозненность, как оказалось, работать не мешала. И результаты были. Но на тот момент её явно переоценивали (как, вероятно, и сейчас):

Глубокогорестные события происходят в настоящее время в нашей партии. Люди, считающие себя служителями великой идеи научного социализма, проповедниками учения, по своей широте и глубине долженствующего быть преемником мировых теорий Платона, Святого Августина, Джордано Бруно, Руссо, эти люди, не уважая и не понимая друг друга, не понимая самих себя, в мелочном, бранчливом споре низводят до уровня групповых раздоров их великое дело.

И это происходит в тот исторический момент, когда наше отечество переживает тягчайшее испытание, когда все духовные силы общества до крайности напряжены, когда все граждане — и революционеры, социалисты прежде всего — призваны самим ходом событий твёрдо и неуклонно исполнить свой долг пред родиной и человечеством.

И у многих является уже мучительный для социал-демократа вопрос: если даже в минуту подъёма общественных сил русская социал-демократия так мало способна понять и ответить на проблемы нашего времени, то способна ли она вообще явиться прогрессивной носительницей мировых и вековых идей.

Махновец дал своё объяснение разногласиям в среде социал-демократов, и оно, скорее всего, являлось одним из факторов возникновения этих разногласий.

Т. Ленин объяснял «наши разногласия» делением нашей партии на интеллигентские и пролетарские элементы; т. Галерка — делением на заграничную организацию и организацию в России; т. Мартов — ссылкою на психологию кружковщины, не могущей сразу приспособиться ко вновь созданным условиям партийной деятельности. Но после всего этого приходится согласиться с мнением: «разногласия не выяснены — вот центральный факт современной неурядицы, факт невероятный, но несомненный» (т. Галерка).

И действительно. Все приведённые мною объяснения принимаются обеими сторонами, но только каждая из них претендует быть пролетарской, отражать запросы деятельности в России, осуществлять интересы партийной централизации и обвиняет своих фракционных противников в интеллигентских, заграничных, кружковых предрассудках. Каждая попытка выяснить разногласия является гипотезой, и та из гипотез, которая объяснит позицию обеих сторон в каждом из спорных пунктов, получит право признания и укажет выход из того несчастного положения, в котором находится теперь наша партия. Ряд статей и брошюр, вышедших за последний год, имели эту цель — Ленина, Мартова, Панина, Троцкого, Галерки, Аксельрода, Плеханова, Рядового, Рязанова. Со своей стороны я защищаю мой взгляд на этот вопрос. Он сводится к следующему.

«По мере того, как стихийно возникшее движение среди рабочих приводило передовые слои русского пролетариата к сознанию своих всё более и более широких интересов — изменялись все приемы борьбы и формы организации русских социал-демократов». Вот основная мысль этой книжки, высказанная в её предисловии и, надеюсь, обоснованная в предыдущих главах. Но социал-демократическое движение росло не только в глубь, но и в ширь, и захватывало всё новые и новые слои пролетариата; в то время, как передовой слой пролетариата становился способным к высшим формам борьбы, в это самое время вновь вовлечённые в борьбу слои рабочего класса переживали ещё стадии, уже пройденные передовыми слоями. Поэтому рабочее движение в целом представляется сложным явлением, и эта сложная классовая борьба пролетариата одновременно нуждается в очень разнообразных приёмах деятельности и формах организации. Между тем каждый из этих слоёв выдвигает своих вожаков и теоретиков, и потому в партии создаются различные тактические направления и организационные течения. Лидеры каждого течения субъективно признают себя истинными выразителями интересов всего пролетариата, защитниками истинных интересов всей социал-демократии и ведут борьбу со всеми остальными течениями за господство своей тактики. Этим, на мой взгляд, объясняются разногласия, царящие теперь в нашей партии.

Но многие в партии не понимали суть происходящего в ней. Как мы видим, некоторые из них были уверены, что причина разногласий – в недоразумениях:

Аксельрод не указывает разницы во взглядах на задачи нашей партии у большинства и у меньшинства. Неудивительно поэтому, если он говорит: «наши разногласия с приверженцами Ленина (в России, но не за-границей) в значительной мере покоятся на недоразумениях» (68, 2, 1 {Первая цифра означает № «Искры», вторая — страницу, третья — столбец.}). «В том-то и заключается чудовищность нашего положения, что на почве мелочей в партии мог возникнуть и получить господство бюрократически-бонапартистский режим» (68, 2, 3).

Махновец (Акимов) также показывает, как разворачивалась травля вокруг него в партии. Это делалось с помощью навешивания ярлыка «оппортунист». В сегодняшнем социал-демократическом движении следует осторожно относиться к ярлыкам. Каждое навешивание ярлыка должно быть обосновано и доказано, иначе любитель их навешивать должен понести какое-то наказание.

Я позволю себе здесь сказать несколько слов обо мне лично, к виду того, что я являюсь теперь мишенью для осуждения в моём лице того течения, к которому я принадлежу. И «большевики» и «меньшевики» повторяли слишком много раз — ни разу, впрочем, не доказав этого — что я представлял собою оппортунистическое течение социал-демократии.

<…>

И вот неизвестный мне товарищ Ростовец вскользь заявляет в своём письме в «Искру»: «Оппортунизм не нашёл себе защитника ни в одном из делегатов. Таким защитником принято считать у нас Акимова. Нам кажется, однако, что, когда рассеется дым от канонады, поднявшейся на съезде, все согласятся в том, что и Акимов сыграл на съезде роль скорее призрака оппортунизма, чем его действительного представителя». К этим строкам редакция «Искры» сделала следующее примечание: «С этим мнением нельзя согласиться. На программных взглядах тов. Акимова лежит явная печать оппортунизма» (Прилож. к № 73-74).

Мои программные взгляды выразились на съезде в том, что я внёс к одной только принципиальной части программы двадцать две поправки. Но это обстоятельство может доказывать одно из двух: или я оппортунист и не согласен с социал-демократической программой, или же, наоборот, программа, составленная «Искрой» и принятая съездом, очень во многом отступает от программы международной социал-демократии.

Все двадцать две поправки, которые и вношу в программу, принятую вторым съездом, взяты мною целиком и исключительно из следующих источников: из Венской программы Австрийской Социал-демократической Партии, из Эрфуртской Программы наших Германских товарищей, из программы Гедистской Французской Рабочей Партии и из Устава Интернационала. Как же могли в этих моих поправках проявиться оппортунистические взгляды? Доказать это было бы слишком трудно, и потому «Искра» предпочла голословную фразу. А между тем понемногу она сама вынуждена принимать поправки к программе, которые я вносил. Так, например, самая главная моя поправка, которую от имени всего Союза защищал на съезде также и т. Мартынов, целиком принята новою «Искрою».

Далее Махновец критикует Ленина за то, что позднее выльется в авторитарную политику большевиков. Большевики, как мы знаем, превратят профсоюзы в «приводные ремни» партии, но сама большевистская партия к тому моменту уже была выстроена так, что каждый её местный комитет являлся «приводным ремнём». То есть «фокус» с профсоюзами не взялся из ниоткуда.

«Вот как, приблизительно, представляется дело с моей точки зрения, говорит он: 1) организация революционеров, 2) организации рабочих возможно более широкие и разнообразные… Эти два разряда составляют партию». («Шаг вперёд», стр. 46).

Между этой партией и рабочим классом, который живёт бессознательною, стихийною жизнью и «лишь в военное время, в эпоху гражданской войны должен действовать под руководством рабочей партии» (ib. стр. 41) помещаются промежуточные элементы: «Во 1-х, организации, примыкающие к партии; во 2-х, организации рабочих, не примыкающие к партии, но фактически подчиняющиеся её контролю и руководству; в 3-х, неорганизованные элементы рабочего класса, которые… отчасти подчиняются руководству социал-демократии» стр. 46.

«Мы — партия класса, и потому весь класс должен действовать под руководством нашей партии» — говорит Ленин. («Шаг», стр. 41). Для того, чтобы такая замкнутая организация могла руководить действиями целого класса, Ленин предлагал построить её по заговорщицкому принципу так, чтобы каждый её член, каждая её организация-ячейка действовали по «дирижёрской палочке» лидеров партии.

По вопросу о том, какова должна быть организация партии, Ленин высказывался много раз. Первый раз — кажется, в своей брошюре «Задачи русских социал-демократов» в 1897 году. Теперь, post factum, уже в этой брошюре легко видеть зачатки того чисто заговорщицкого взгляда на организацию, какой защищал Ленин впоследствии. Но когда вышла эта брошюра, настойчиво рекомендовавшая социал-демократии создать прочную революционную организацию, она была встречена общим сочувствием. Аксельрод в предисловии к ней выражал полную свою солидарность с нею, с другой стороны, редакция «Союза Русских Социал-демократов» уже в рецензии в № 1 «Рабочего Дела» «с удовольствием отметила, что суть брошюры целиком совпадает с редакционной программою «Рабочего Дела» {Эта рецензия послужила поводом к началу той фракционной полемики, которая до сих пор к несчастью идёт, всё разгораясь, в нашей партийной прессе. «Брошюра особенно ценна тем, — писала редакция Рабочего Дела — что она нас знакомит из первых рук с действительным состоянием нашего движении, с его жизненною программою. В этом отношения мы не можем согласиться с тов. Аксельродом, который в своем предисловии склоняется к мысли, что в общем движение наше ещё только стремится к той ступени развития, которой вполне соответствует тактическая точка зрения автора». Впрочем, Аксельрод основывает своё мнение единственно на «заявлении более молодых товарищей, сравнительно недавно попавших заграницу». Не знаем, про каких «молодых» товарищей говорит Аксельрод; со своей стороны, мы имеем основание утверждать, что более молодая русская социал-демократия, выросшая и действующая на почве массового движения, в общем уже и на деле принимает точку зрения автора». (Рабочее Дело No 1, стр. 142).

<…>

Ленин в кратких, но чрезвычайно характерных и ярких выражениях формулирует свой взгляд на местные комитеты, именно, как на передаточные рычаги, которые «Центр» может и должен по своему произволу вставлять и переставлять или выбрасывать: «чтобы центр мог не только советовать, убеждать, спорить (как делалось до сих пор), а действительно дирижировать оркестром, для этого необходимо, чтобы было в точности известно, кто, где и какую скрипку ведёт и кого, как и куда надо для исправления диссонанса перевести» (стр. 22).

Цитируется также материал Ленина «Что делать?», и автор выступает с его критикой:

«Я утверждаю, что чем больше мы сузим состав членов нашей организации до участия в ней таких только членов, которые профессионально занимаются революционною деятельностью… тем шире будет состав лиц и из рабочего класса и из остальных классов (курсив мой, сравн. I.) общества, которые будут иметь возможность участвовать в движении и активно работать в нём» (стр. 94). «Мы восставали и всегда будем, конечно, восставать против сужения политической борьбы до заговора, но это, разумеется, вовсе не означало отрицание необходимости крепкой революционной организации (стр. 103).

<…>

Из всех приведённых мною здесь цитат из книжки «Что делать?», как мне кажется, определяются два тактических принципа Ленина: 1) По своим функциям социал-демократическая организация есть отрицание заговорщицких приёмов борьбы и рассчитана на то, чтобы вызвать «отклики», «поддержку» масс; 2) По своей форме эта организация должна быть заговорщицкой. В этом противоречии функциональной и формальной стороны социал-демократической организации сказалось основное противоречие во взглядах Ленина, отразилась его позиция промежуточной системы между партией социалистического заговора, «Народной Волей», и партией пролетарского социализма, социал-демократией.

<…>

Книжка «Что делать» появилась в марте 1902 года и к несчастью для дела не нашла себе отпора. Одни не поняли, насколько эта книжка поверхностна, ошибочна и служит лишь полемическим целям; другие, сознавая это, однако отступили в борьбе, не имели сил принять этот новый вызов группы «Искры»; третьи — как Плеханов, по его признанию — молчали по дипломатическим соображениям. Ленин счёл себя победителем и в сентябре, в «Письме к Товарищу», поставил точки на и в своих организационных планах. Это письмо послужило исходным пунктом для критики планов Ленина уже и со стороны его бывших единомышленников, впрочем не в момент его появления, а гораздо позже, через год, после раскола на съезде.

Махновец весьма метко подмечает, что молчание из дипломатических соображений и отсутствие сил ответить на вызов приводят к торжеству силы, которой никто не противостоит. Он, правда, вряд ли осознавал, насколько серьёзной является организация Ленина и какую угрозу она представляет. Зато он уже к тому моменту понял, какие методы внутрипартийной борьбы использовал Ленин:

{Методами идейной борьбы с противником оставались у Искры одни и те же: никакие «полемические красоты» не считались недопустимыми, если они дискредитировали «критика». Примером тому может служить аргументация Ленина по вопросу, о котором теперь идёт речь, в его «Шагах» (стр. 47 и примеч.): «Акимов с откровенностью пояснял, что «самую цель их» (Плеханова, Мартова и мою — создание руководящей организации революционеров) он считает неосуществимой и вредной; он отстаивает, как и тов. Мартынов, идею экономистов о ненужности организации революционеров. Тов. Мартынов хочет заставить слушателей забыть, что те, с кем я воевал, не видели надобности в организации революционеров, как не видит её и сейчас тов. Акимов». Я требую здесь публично от тов. Ленина ответить мне, какое он имел право сказать и напечатать эти слова! Разве не было ему известно, что не только никогда и нигде я не заявлял ни устно, ни печатно, что я не вижу надобности в организации революционеров, но, наоборот, сам состоял десять лет членом различных организаций революционеров. Разве не известно тов. Ленину, что я десять лет являюсь — по его терминологии — профессиональным революционером и в качестве такового всегда был в организации таких же как и я революционеров? (Примечание ко второму изданию. Т. Ленин не счёл своим долгом ответить мне. Я не знаю, какие средства признаёт т. Ленин для ограждения в нашей среде личности от клеветы, если публичный вызов к ответу для него недостаточен).}

<…>

Сторонники Ленина, с таким недопускающим возражений убеждением доказывавшие, что ни одна газета не должна быть терпима, кроме Искры, и ни одна организация за-границей, кроме Лиги, — завели свою собственную организацию и свою собственную газету, как только «Искра» и «Лига» перестали быть орудием в их руках.

<…>

По поводу пятого пункта проекта своего корреспондента Ленин замечает лаконически: «я против не только дискуссий, но против представительной сходки» (стр. 10).

Из последней цитаты логически вытекает следующий вывод:

Ленин полагает, что и в области дискуссий, т. е. рассуждений, нужно разделение труда: одни пусть рассуждают, другие исполняют без рассуждения…

Это было действительно так. И действительно Ленин был прав в этом – разделение труда необходимо как в экономике, так и в политической организации. Для социал-демократов важнее скорее другое – каким образом определяются те, кто рассуждает. Выбираются ли они снизу или подбираются указами сверху. Ленинский же принцип превращения партии в инструмент «дирижёра» подразумевал также и отсутствие дискуссии:

«Надо, чтобы все участники работ, все и всякие кружки имели право (либерально! В. А.) доводить свои решения, желания, запросы до сведения как комитета, так и Центрального органа и Центрального Комитета. Если мы обеспечим это, то тогда полнота совещаний всех партийных работников будет достигнута (!!, В. А.) без создания таких громоздких и неконспиративных учреждений, как дискуссия».

Проблема была в том, что небольшая организация может наладить обратную связь при таком устройстве. В крупной же, скорее всего, пропадёт как конспиративность, так и обратная связь. То есть ленинская модель была хороша для заговорщической, бланкистской организации. Для такой организации мог быть полезен принцип принятия новых членов по единогласному согласию. Который, по мере роста организации, у дореволюционных социал-демократов был реформирован довольно сложным, но интересным способом:

«Вступившие в Союз в 1898 г. «молодые» товарищи скоро оказались все без исключения в оппозиции к «Группе Освобождения Труда». Это и была третья оппозиция. В то же время, при постоянных практических столкновениях между «молодыми» и «старыми» членами Союза начали выясняться и различия их взглядов на характер массового рабочего движения и ближайшие задачи Российской Социал-демократии. «Группа Освобождения Труда» решительно отказалась от всякого участия в редакции и администрации Союза, предоставив это «молодым». «Молодые» были вынуждены взять на себя ответственную и тяжёлую обязанность всех дел Союза Русских Социал-демократов. Это решение состоялось на съезде осенью 1898 года, когда были приняты новые члены, выработан новый устав и программа литературной деятельности Союза, реорганизовавшагося на демократических началах» (стр. 75-79).

Самым ненавистным параграфом старого устава был для «молодых» тот, который требовал единогласного решения для принятия нового члена в Союз. Он фактически давал «Группе Освобождения Труда» право veto, и «Группа Освобождения Труда», желавшая охранять чистоту взглядов, замкнувшись от притока новых элементов, широко пользовалась этим правом, отказываясь принять новых членов на том только основании, что у неё нет о них достаточных сведений. Новый устав позволял вступить в члены Союза по рекомендации двух старых его членов, по голосованию при простом большинстве и отсутствии голоса против принятия этого члена. Если против него высказывалась треть членов, он считался непринятым. Если против него было меньше трети голосов, они должны были быть мотивированными; тогда происходила перебаллотировка и дело решало простое большинство.

При прочтении вышенаписанного, вероятно, многие социал-демократы узнают проблемы, с которыми сталкиваются при организационной деятельности и сегодня. Потому что они в принципе присущи социал-демократическим, если не политическим в целом, организациям:

«Когда Вы рассказываете нам о Вашей борьбе за демократическую организацию, — сказали делегату Союза петербургские товарищи, — нам кажется, что Вы говорите о петербургских событиях: у нас здесь повторилось то же самое!». Товарищи имели при этом в виду их борьбу со «стариками», членами старого «Союза Борьбы», который Лениным идеализирован и выставлен, как образец, и в «Задачах», и в «Что делать?».

Изучение прошлого опыта социал-демократов позволяет нам понять разнообразие форм и методов, которые применялись ранее, как и то, что разные методы хороши в определённых условиях и на определённых этапах, но деструктивны либо бесполезны на других этапах и в других условиях. Вопрос лишь в том, как понять это. Возможно, для выявления наиболее эффективных форм нам нужно много организаций, но самое главное – нужны инициатива и активность.